Усатый граф,
красавец в шляпе, где Поваротти, где Шаляпин?
Их след простыл давно, а ныне – в душе моей поёт Барынин.
Илья Резник (эпиграмма)
|
Народный артист
России Валерий БАРЫНИН — бессменный кумир поклонников оперетты во всей стране,
певец с потрясающим диапазоном голоса — последние шесть лет гастролировал за
рубежом, объехав с концертами полмира и записав десяток пластинок. Но Барынин
— певец удивительно русский и неизбежно должен был вернуться. Так и случилось.
Теперь он снова поет для нас, а друзьям и читателям рассказывает истории из
театральной жизни, скопившиеся
в его памяти за тридцать с лишним лет творческой деятельности.
ПОКЛОННИКИ
Мир поклонников оперных артистов и артистов оперетты - странный. Живет он по
своим собственным законам, услышав о которых случайный человек в изумлении разинет
рот и заскребет затылок. Мир этот в жизни всякого артиста значит немало. Они
«ходят за кумиром». Они могут уничтожить артиста - как нечего делать! - и могут
устроить ему суперуспех. Например, сбрасываются, покупают цветы и устраивают
«праздничный занавес». Садятся сбоку на ярусы и по команде одновременно бросают
цветы. Но не букетами, а по цветочку - и на артиста действительно падает занавес
из цветов... Или делают «залп победы». Букеты летят на сцену со всех сторон,
но в определенной последовательности, чтобы артист успел их поймать. Отсюда
летит, оттуда, оттуда, и - бах! - он уже стоит весь упакованный в цветах. Как
они нужные места в первый ряд доставали, я не знаю. Когда самому надо было знакомых
усадить получше, приходилось обращаться за билетами к ним. Покупал по четверной
цене, потому что они сами доставали по тройной. Какие между ними происходили
разборки! Если новенькая впервые хочет подойти к любимому артисту, ее пропустят.
Один раз. А второй уже нет. Пока не заслужит своей преданностью, дисциплиной
- нельзя. Была целая система своих проверок, испытательный срок - от дежурства
у билетных касс до поездок за труппой на гастроли. Чем отличается зритель от
поклонниц? Зритель - это человек, одурманенный средствами массовой информации
и рекламы. Купив билет, он готов обманываться, этим часто пользуются поклонники,
заводя зал. Поклонница ни за что не пойдет на плохой спектакль или на неинтересного
актера. Она смотрит один спектакль столько раз, сколько играет кумир. Поклонники
- это зрительская элита, они не тратят пенсию или стипендию на цветы кому ни
попадя. Была такая, царствие ей небесное, Клавдия Васильевна, фамилии которой
никто не помнит, человек необыкновенно преданный Театру оперетты. Она на протяжении
десятков лет была лидером неформальной организации любителей оперетты и «ходила»
еще за Кокой Каширским, позже за Владимиром Шишкиным - потрясающей прыгучести
человеком, который до семидесяти лет прыгал на сцене, задирая ногу выше головы.
Потом появился Герард Васильев, и она ушла от них к нему. А когда пришел я —
ко мне.
Ее лебединой песней стал праздничный спектакль «Летучая мышь». Естественно,
были подготовлены цветы и вся организация «обласкания» кумира. У Клавдии Васильевны
была одна маленькая слабость: крепких напитков она почти не пила, но очень любила
пиво. И вот она, взяв в антракте "на борт" немножко пивка, приготовилась
бросить с разбега букет через оркестровую яму, которая, кстати, в Театре оперетты
очень широкая. Разбежалась и метнула букет — очень большой! Букет полетел ко
мне, а зал выдохнул громкое «А-х-х!» Разбежавшись, она не рассчитала своих сил
и перевернулась через барьер, упав под ноги к дирижеру. Причем ее собственные
ноги остались торчать вверх, платье съехало на голову, открыв для обозрения
штаны с начесом. Так она стоит некоторое время, обалдевший дирижер не знает,
что делать. Тогда Клавдия Васильевна совершает некое подобие колеса, скатывается
на пол, встает рядом с ним, поворачивается к залу и как ни в чем не бывало зычно
кричит на весь зал: «Браво, Барынин!» И зал встал, аплодируя уже не мне, а ей.
Такое самопожертвование достойно уважения...
ПУШКИНЫХ ВСЕГДА ВЫВОДЯТ ИЗ ЗАЛА
И настало, наконец, такое время, когда меня пригласили в Кремлевский Дворец
съездов. Показывают торжественный концерт по всем программам - сколько хочешь
крути переключатель, но везде я пою оперетту Оскара Фельцма-на «Новороссийск»
вместе с гигантским сводным хором в тыщу человек, собранным со всей Москвы и
области. Оперетта была написана с намеком на Брежнева, естественно, о Малой
Земле, и я старался изо всех сил. Надо сказать, получалось у меня неплохо и
в самой трагической части «а-ля реквием» даже вышибал слезу у слушателя. Да
и у меня самого мурашки шли по коже, когда звук нарастал от шепота до громоподобного
вместе с хором: «Новороссийск! Слуша-а-й! Новороссийск! Помни-и-и!» И перестарались.
Когда искусствоведы в штатском (кураторы из ЦК) послушали, то решили эту часть
из песни выкинуть. Испугались, что звучит слишком трогательно, и Леонида Ильича
может хватить от волнения «кондратий». Вот так взяли произведение и обрезали.
Оскар Борисович Фельцман, всегда спокойный, необычайно засуетился, пришел в
ужас и стал меня подговаривать: «Валера, иди и скажи им: нельзя же так! Существует
определенная музыкальная форма, ее нельзя ломать!» А кому говорить-то, когда
днем раньше «обрезали» самого постановщика этого концерта Юрия Александровича
Петрова, известнейшего нашего главного режиссера Театра оперетты. Произошло
это фантастически быстро. Что-то он там на репетиции завелся и произнес грубовато.
Тогда некто в темном костюме поинтересовался: «А вы, собственно, кто такой?»
- «Пушкин!» -запальчиво ответил Петров. - «Ага, Пушкин. Охрана! Выведите Пушкина
из зала». Подошли к нему еще два искусствоведа и вывели, и на этом карьера Петрова
практически закончилась, вскоре его «ушли» и из театра. Вот я Фельцману и объясняю:
одного Пушкина уже нет, второго - вывели, а Бог троицу любит, и чего я добьюсь?..
Как бы то ни было, концерт состоялся, я ощутил состояние славы и известности,
меня стали приглашать в концерты налево и направо. И вот, уже значительно позже,
иду я как-то в переходе от Красной площади к улице Горького и разговариваю с
попутчиком громко и зычно, поскольку, когда много поешь, голос все время в рабочем
состоянии, и говоришь, сохраняя позицию и тембр, хочешь того или не хочешь,
хоть и сам не люблю таких показушников. А там книжники в ряд стоят. Вдруг меня
останавливает какой-то человек: «Слушай, мужик, я тебя узнал!»
Ну, думаю, вот она, слава, - и на улицах узнают. А он продолжает: «Это ведь
ты с того конца перехода всегда громко так орешь, книжки свои рекламируешь?»
Ему конкурент, зычный мужик был интересен, но он его ни разу не видел, потому
что от своего прилавка отойти не мог. Горек вкус разочарования!..
ГОЛОС, КАК ДИЗЕЛЬ
Вначале я учился петь самостоятельно. Пел такие песни, например: «Ни папаши,
ни мамаши дома нету никаво-о, дома нету никаво-о, полезай, милай, в окно». И
вопил изо всех сил, пока не приходил сосед и говорил: «Чего орешь! Сейчас как
дам по башке гитарой!» Тогда я уходил в поля и леса и тренировался там. Голос
у меня был, как дизель - неуправляемый. На праздники все за столом садились
и тихонько пели хором задушевные песни, а я вступал — и больше никто никого
не слышал. Тогда мне говорили: не умеешь петь - не ори, сиди и молчи, слушай.
И у меня начал вырабатываться комплекс вокальной неполноценности. Поэтому и
приходилось отводить душу в лесу. И до консерватории — хотя пел уже в профессиональных
народных хорах и стал солистом — имел весьма смутное представление о настоящей
школе вокала. Но неожиданно получил приглашение от молодого дирижера Омской
музкомедии Бориса Вениаминовича Чебоксарова. Он сказал мне: слушай, чего ты
там в этом хоре стоишь, как белая ворона (я там действительно на голову выше
ростом и черной шевелюрой от всех выделялся), давай, приходи к нам. Борис Вениаминович
- худощавый человек с крючковатым носом, имел близорукость минус девять и очень
любил, подражая Герберту фон Караяну, давать музыкантам и певцам знак о вступлении
глазами, которые через его линзы толщиной в палец были не больше точки... Впервые
мне дали ма-аленькую проходную роль в спектакле «Друзья Милены». У меня там
была всего одна фраза, я должен был выйти на сцену и спросить: «Простите, вы
из какого института?» - «Из Политехнического». - «А наши тут не проходили?»
Вот и все, спросил и ушел. И вот театральные «старики» решили меня проверить.
Это нормально, партнеры по сцене должны удостовериться, с кем имеют дело. Бывают
всякие непредвиденные обстоятельства: лопнул софит, упала декорация, кто-то
запил и не вышел на сцену. Молодые должны пройти некий «курс молодого бойца».
А за ходом проверки, конечно же, сразу следят восемьдесят человек в оркестровой
яме, которые тут же как змеи вырастают оттуда, как только на сцене что-то не
так. Для них это наслаждение и награда за их тяжелый труд в яме, спектакль в
спектакле.
Эту свою фразу я репетировал круглые сутки: ПРОСТИТЕ! Вы из какого-института?
Простите, ВЫ! из какого... Простите, вы ИЗ КАКОГО?.. Наконец нашел. Решил, что
из одной фразы сделаю настоящую роль. И вот, вполне довольный, выхожу на сцену
и открываю рот, и вдруг - не я, а меня! — спрашивают: «Простите, вы из какого
института?» Что тут со мной было! Каким-то чудом нашелся и отвечаю: «Я-то из
Политехнического, а вот вы из какого?» И герой сел в лужу, потому что это была
его фраза... За кулисами и в яме раздался сдавленный, но ясно слышный хохот.
Экзамен прошел успешно.
ПОЧЕМУ ЗАВИДУЮТ КИРКОРОВУ
Для артиста существует некая грань, очень опасная. Когда начинается всеобщее
обожание, когда даже нянечки-одевалыцицы, рабочие сцены, осветители - все собираются
слушать твою арию, можно легко залететь в такую область, откуда путь только
в гроб или в сумасшедший дом. Любишь ты себя или нет, но когда видишь, что тебя
приходят слушать все - от директора до билетерши, то думаешь: наверное, все-таки
я гениален. И крыша потихоньку начинает отправляться в путь: «Я гений! Я гений!»
Если человек вовремя не спохватится, то с этого пьедестала падает прямиком в
психушку.
Но вот что нередко происходит. Певец на взлете славы, кажется, все впереди -
и вдруг все кончилось, голос пропал, сел начисто, таких примеров масса. А сам
я не могу не вздохнуть о двух известнейших певцах, блестящих баритонах, кумирах
всего СССР - Евгении Кибкало и Александре Ворошило... Запас, что дала природа,
оказывается весь исчерпан. Мастера наставляли: молодость проходит, бездарность
остается. Поэтому надо научиться прикрывать свою бездарность в ранней молодости.
Для этого существует школа. Она сугубо индивидуальна, знания передаются от учителя
к ученику. Умер учитель - вместе с ним умерла и его школа, такое часто бывает.
Некий певец, ученик, пришел к маэстро и спросил: — Маэстро, я буду великим певцом?
- Ну что вы, - сказал маэстро. - Хорошим, крепким — я вас сделаю, а великим
— увы...
- Маэстро, — сказал ученик, — вы мне не подходите.
И ушел искать другого учителя. Нашел, и через некоторое время он стал одним
из лучших певцов своего времени. Это был солист Императорского театра Николай
Фигнер. Но сейчас наступило время, когда электроника и микрофоны практически
уравняли всех. Добавь немного реверберации, плюс микрофон, и тот, кто без него
квакает, как лягушка, запоет голосом Робертино Лоретти. А Зосимов и Айзеншпис
сделают звезду из любого. И не особенно важно, что именно поет певец: классический
репертуар или попсу - просто и то, и другое все же нужно хоть как-то уметь петь.
Певец орет и прыгает по сцене, весь вспотел, и малолетки-зрители понимающе говорят:
во классно работает! А смысл не в этом. Никто не должен видеть твоей кухни.
Ты всех доведи до экстаза, оставаясь сухим во всех смыслах. У замечательного
преподавателя Эверарди, основателя нашей школы, была такая формула: здоровым
каждый споет; больным спеть, чтобы не понял зритель, что ты болен, -можно. Но
больным спеть так, чтобы — самое главное! - не повредить самому себе - это и
есть настоящая школа. А такое действительно непросто.
Пример Филиппа Киркорова в этом смысле почти единственный, он честно старается
освоить вокал. Его педагог говорит, что сделала из совершенно непоющего человека
популярного певца — это, кстати, один из немногих примеров, когда такое действительно
удалось. Поэтому у него такое огромное количество завистников среди собратьев.
СЮРПРИЗЫ В ТУМБОЧКЕ
Артисты на сцене — «братья по партии», но и подшутить друг над другом случая
не упускают. В арии Евгения Онегина есть финальная нота соль, весьма непростая
для баритона: «Позор, тоска, о жалкий жре-е-ебий мой!» — и, если хорошо ее споешь,
зал доволен и полчаса хлопает. В партии мистера Икс этих «соль» натыкано, как
собак нерезанных, и надо их все пропеть. Для этого нужна довольно серьезная
подготовка. Солист Свердловского театра оперетты Коринтели, красавец и любимец
публики, грузинский князь по происхождению, иногда срывался на какой-нибудь
из этих нот, давал «петуха» и очень расстраивался. Тогда он шел к себе в уборную,
где у него в тумбочке хранилась бутылочка коньячка и наливал рюмочку. Махнет,
посидит немножко, успокоится и идет играть дальше. И «братья по партии» не упустили
случая подшутить. Однажды, когда он в очередной раз дал «петуха» и пошел к себе
в гримерную, из его тумбочки с коньячком вылетел натуральный петух и ошалело
заорал: «Ку-ка-ре-ку». Ну с князем истерика, едва успокоили.
ЛЮБОВЬ - ЭТО ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ
Я и Светлана Варгузова летим в Краснодар играть «Веселую вдову» в тамошней оперетте,
она — Главари, я — Данила. Должны вылетать в 13.45. Заказали билеты нашему уважаемому
администратору Борису Давидовичу Рабину. «Дорогие мои, нет вопросов!» Приезжаем
в аэропорт, смотрим: «Рейс 1345» — вот так совпали цифры. Но этот рейс отправлялся
на четыре часа позже, чем надо. Плюс поясная разница. И мы понимаем, что на
спектакль не попадаем, прилетим через полчаса после начала. А ведь нужно хоть
чуть-чуть порепетировать с коллективом, сказать дирижеру, в какой тональности
будем петь. Да только чтобы сделать знаменитую восьмиэтажную прическу, Светлане
Варгузо-вой нужно полчаса. Нам все ясно... И тут по самолету объявляют: артисту
Барынину пройти к пилоту. Я прихожу, и пилот меня спрашивает: «Вы в состоянии
играть сегодня спектакль «с колес»? Зрители уже собрались, но их попросили погулять
с полчаса, пока прилетят артисты, поскольку вылет задержался». И зрители ждут.
Мы со Светланой решаем: будем играть, черт с ним, несмотря ни на что. Зрителей
обманывать нельзя. В аэропорту нас встречает милицейская машина и с мигалкой
и сиреной мчит нас в театр. Прическу Светлане сделали за десять минут, одновременно
все это время мы обговаривали с дирижером, что петь и в каком темпе. А с партнерами
репетнуть уже не удалось, их печальные глаза я помню до сих пор. Я выбегаю на
сцену, тут же мне на руки падает какая-то девица и шепчет: «Целуй меня». Я шепчу
в ответ: «На фига? Ты кто вообще?» -«Не важно, целуй». Оказывается, в трактовке
местного режиссера появились какие-то персонажи, о которых мы вообще ничего
не знаем. Целую и спрашиваю: «Что дальше?» Она диктует: «Подними голову и скажи:
без чувств». Я повторяю: «Без чувств-с-с», она начинает ржать, я говорю: ну
вот, совсем очухалась. Тогда смех начинает душить меня - и вот на ходу идет
такая штука. Зрители, в общем, довольны, потому что знают спектакль наизусть,
а тут явно что-то новое. Таких мелочей в спектакле было много, но в конце концов
приходит время сцены нашего дуэта с Варгузовой, мы начинаем говорить о самом
главном — о любви — и вдруг я чувствую, что падаю, а Светлана уплывает куда-то
в сторону. Ничего не понимаю, потому что сегодня еще ничего не пил, начинаю
переступать ногами, чтобы удержаться. Такие же странные движения совершает и
она. В конце концов я ее подхватываю, и до нас доходит, что помреж и машинист
в соответствии с задумкой режиссера, раскрутили сцену, о чем нам не успели сказать.
Она - на внутреннем круге вертится налево, а я на внешнем — направо, и все это
время нарастает «лямур-тужур», а в зале стоит гомерический хохот, потому что
со стороны выглядит ужасно смешно! Спектакль прошел «на ура!», зрители решили,
будто мы все специально придумали сами. «Ну черт те что делают эти москвичи,
надо же какой ход придумали!» Поэтому назавтра оба спектакля мы повторяли точно
так же, подскакивая друг перед другом на вращающейся в разные стороны сцене.
ЗАНАВЕС. АРИЯ КАТЕРИНЫ
В доме Валерия Барынина живет собачка неизвестной породы по имени Катя, размером
в полкошки, обожающая своего хозяина всем своим крохотным существом от носа
до кончика хвоста. «Катя у меня тоже поет, - сказал Барынин. - Но только дуэтом
и только с партнерами высочайшего класса. С Паваротти, например, или со мной...
А если класс певца пониже, она петь никогда не станет». Я попросил продемонстрировать.
Барынин слегка откашлялся и запел в итальянской манере «О соле мио». Дремлющая
Катя тут же проснулась, села поудобней и принялась старательно подтягивать.
В продолжение эксперимента я тоже запел, стараясь изо всех сил, но Катя с отвращением
отвернулась и ушла.
Записывал Борис РУДЕНКО
